Я сказал:
— Метеоролог строит расчеты на известных ему состояниях атмосферы, кстати, довольно неустойчивых. Он никогда не принимает во внимание все условия, это попросту невозможно, а потому мы никогда не имеем абсолютно точных прогнозов. Как бы ни была изолирована твоя система, выходы на мир у нее есть. Я не знаю, чего в конце концов вы добиваетесь от НУС. Может, она действительно даст вам все, сделает вас всесильными, может, она даже и на этом не остановится, хотя, убей Бог, не могу представить, во что все это выльется. Но ведь может случиться и так, что вы упретесь в какое-то уже непреодолимое ограничение. Ты можешь сказать, что вы в него уже не уперлись?
Юренев быстро спросил:
— Ты боишься?
Я пожал плечами. Если я боялся, то за Козмина. Впрочем, и за себя тоже.
— Твоя нерешительность понятна, хотя и беспочвенна, — мягко вмешалась Ия.
— Почему?
— Хотя бы потому, что ты уже работаешь на НУС, — она улыбнулась. — За эти три дня ты столкнулся со множеством вещей, которые ужаснули бы обыкновенного человека. Но ты ничуть не ужаснулся, ты даже не собираешься уезжать. А вчера ты потребовал у Валечки старую книгу. Я видела ее. По-моему, скука смертная. Но книга тебе потребовалась не просто так. Ведь не просто так? — она смотрела на меня внимательно, она насквозь видела меня. — Это связано с Козминым? У тебя есть какой-то свой план? Расскажи нам.
Глава XIV
(Продолжение)
— Ну да, чукча. Но почему чукча? Законы крови определенны, а любая информация оставляет свой след в мире. Зачем сразу браться за эксперименты, результаты которых могут привести Бог знает к чему? — я покосился на Юренева. — Надо поднять старые документы. Если Андрей Михайлович действительно оказался в стойбище чукчей, он не мог не оставить каких-то следов, если даже и там его окружают коротко стриженные ребята в кожаных кухлянках. Я уже звонил Ярцеву, он обещал помочь.
— Ярцев? Кто это?
— Архивист. Мой приятель.
Юренев нетерпеливо забарабанил толстыми пальцами по столу:
— Ахама, хама, хама. Ярцеву надо помочь. Дай мне его телефон, я свяжу его со спецслужбами.
— Не надо, — возразил я. — Не пугай человека.
— Как хочешь, — Юренев недовольно покачал головой. — Ну, ты нашел в именном указателе некоего Насона Козмина. И что? Кто он?
— Покрученник.
— Не дури нам головы. Что за дурацкая терминология?
— Иначе соуженник, — пояснил я не без тайного злорадства. — Промышленник, на свой страх и риск присоединяющийся к какому-нибудь отряду. Оружие у него свое, и снасть своя. Но он самостоятелен, хотя и входит в отряд.
— Как ты, например, — ухмыльнулся Юренев, любуясь раковиной ципреи, оставленной на столе.
— Я уже установил, что Насон Козмин впервые появляется в отчете неизвестного Холмогорца. Они вместе ходили на Оленек.
— Холодно, холодно… — пробормотал Юренев. — Я не географ, но Оленек это не Чукотка.
— В первой половине семнадцатого века, а если совсем точно, в тысяча шестьсот сорок восьмом году, отряды Холмогорца и Дежнева, если вы помните, отправились на поиск богатой реки Погычи. Они обошли Большой каменный нос, высаживались, естественно, и на чукотском берегу. Новые походы никогда не бывают мирными. В столкновении с чукчами сам Холмогорец был ранен копьем в бедро, возможно, кто-то из отряда был убит или потерян. Насон Козмин входил в отряд Холмогорца. Мог он попасть в руки чукчей?
— Теплей, теплей… — Юренев даже надул щеки. — Представляю Андрея Михайловича… Он и в яранге бы выжил… Математику не надо каких-то особых инструментов…
И вдруг спросил, наморщив нос:
— Собственно, что это дает нам?
— Уверенность, — ответил я. — Уверенность в том, что мы правы, рассуждая так, а не иначе.
— Но этого мало, — изумленно воззрился на меня Юренев.
— Если мы будем знать, что Андрей Михайлович, подобно чукче Йэкунину, действительно находится в чужом мире, мы можем выходить на НУС. Ведь зачем-то же ей это понадобилось. Может, она предупреждает нас о чем-то? Вспомни, что делается в физике, ты же физик. Если Вселенная подчиняется вполне определенным законам, в конце концов мы можем свести все частные теории в единую полную, которая и будет описывать все во Вселенной. Понятно же, что таким образом мы подойдем вплотную к пониманию законов, которым подчиняется Вселенная. Но если это так, сама же теория должна каким-то образом воздействовать на нас, то есть определять наш же поиск. Не сочти это за дилетанство, — я обращался к Юреневу, — я могу сослаться на мнение Хокинга, по-моему, он и для тебя авторитет. Почему же теория должна заранее предопределять правильные выводы из наших наблюдений? Почему ей с тем же успехом не привести нас к неверным выводам? И почему ты думаешь, что в новом эксперименте НУС выдаст тебе то, чего хочешь ты, а не она? Тебя что, абсолютно не трогают эти ваши эффекты второго порядка?
— То есть ты хочешь сказать, — медленно заметил Юренев, — что мы должны сидеть сложа руки, пока ты там что-то будешь искать в этих своих казачьих отписках и скасках? Сколько может длиться такой поиск?
— Годы, — сказал я твердо. — Ведь я даже не знаю, что именно надо искать.
— Ну вот, — облегченно вздохнул Юренев, — а я сделаю это в считанные часы.
— Кому-то здорово достанется…
— Может быть. У нас нет другого выхода. Мы не можем держать Андрея Михайловича в яранге многие годы.
Я взглянул на Ию. Она виновато опустила глаза. Я их не убедил.
— С чего они начались, ваши эффекты? — хмуро спросил я.
Ия улыбнулась:
— Со случайностей. Возможно, что-то происходило и во время первых экспериментов, мы этого попросту не знали. Одно время нам здорово не везло, вместо определенных результатов НУС выдавала галиматью. Юренев прямо взбесился, сутками не вылазил из лаборатории, однажды утром притащился ко мне злой, голодный. «Сделай омлет…» — Ия улыбнулась. — У меня в холодильнике лежало одно-единственное яйцо. «Все равно жарь!» Не поверишь, я что-то такое чувствовала, я несла яйцо к сковороде осторожно, а оно все равно вывалилось. Прямо на пол, — синие глаза Ии потемнели. — Я слышала, я видела, как оно шмякнулось. Всмятку! А Юренев выпучил глаза: «Назад!» Я даже взвизгнула, когда яйцо — целое! — снова оказалось в моей руке. Теперь я уже выпустила его из страха. И опять: «Назад!» — и яйцо в руке. Мы это проделали раз двадцать, до остолбенения, а потом я это яйцо все же изжарила.
Ия вспомнила и другой случай.
Они возвращались в Городок. Машину вел Юренев. Он никогда не был хорошим водителем, а тут самое что ни на есть паскудное сентябрьское утро с моросящим дождем, а над железнодорожным переездом густой туман, фонарей не видно. Какая-то машина в кювете, того смотри, сам там окажешься. Ну хоть бы на минуту окошечко! Это Юренев выругался. И тут же обозначилось в тумане какое-то смутное шевеление. Шум какой-то, вихревой толчок. В течение трех минут машина шла в центре вихря, прорвавшего туман до небес. Можно представить: сырой переезд, уходящий в туман поезд и солнце, брызжущее на оторопевшую дежурную у шлагбаума!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
